Королевский анкас

Большой скалистый питон Каа переменил свою кожу в двухсотый раз, и Маугли, не забывавший, что он был обязан ему жизнью во время ночного дела там, в Холодных Логовищах (как вы, может быть, помните), пришёл его поздравить. После перемены кожи, змея всегда бывает не в духе и чувствует уныние, пока её новая одежда не станет блестящей и такой же красивой, как старая. Каа уже больше не смеялся над Маугли; он, как и всё остальное население лесов, считал его господином джунглей и сообщал ему все известия. А понятно, питон такой величины слышал многое; Каа не знал только происходящего в Средних Джунглях, как выражаются звери, то есть жизни близ земли или под землёй, жизни среди булыжников, в норках и в стволах деревьев – но это были такие незначительные события, что письменный рассказ о них уместился бы на самой крошечной из его чешуек.

В этот день Маугли сидел, окружённый огромными кольцами питона, и перебирал пальцами его пятнистую и прорванную старую кожу, которая лежала между камнями, образуя петли и извиваясь, словом, в таком виде, в котором питон сбросил её. Каа очень любезно поддерживал широкие обнажённые плечи Маугли и, таким образом, юноша отдыхал в удобном живом кресле.

– Она совершенна, вполне совершенна; совершенны даже чешуйки, покрывающие глаза, – тихо произнёс Маугли, играя старой кожей змеи. – Как странно, думается мне, видеть у своих ног покров со своей головы.

– Да, но у меня нет ног, – заметил Каа. – И так как сбрасывание кожи в обычаях всего моего племени, я не нахожу это странным. А разве твоя кожа никогда не делается старой и жёсткой?

– В таких случаях я иду и купаюсь, Плоскоголовый; впрочем, в сильную жару я несколько раз желал без боли содрать с себя кожу и бегать по лесу без неё.

– Я и купаюсь и снимаю кожу. Ну, какой вид у моей новой одежды?

Маугли провёл рукой по коричневым ромбам на спине огромной змеи.

– У черепахи спина твёрже, но не такая яркая, – произнёс он тоном судьи. – Лягушка, моя тёзка, ярче, но не такая твёрдая. Твоя кожа прекрасна на взгляд; пятна на ней напоминают пятнышки на лепестках лилии.

– Ей нужна вода. Новая кожа принимает настоящие оттенки только после первого купания. Выкупаемся!

– Я отнесу тебя, – сказал Маугли, со смехом наклонился, чтобы поднять среднюю часть огромного тела Каа, и обнял питона в том месте, где он был особенно толст. С таким же успехом человек мог стараться поднять двухфутовую водопроводную магистраль. Каа лежал неподвижно, спокойно отдуваясь и забавляясь при виде усилий Маугли. И началась их обычная вечерняя игра: юноша в полном расцвете молодости, питон в своём богатом новом наряде стали друг против друга для борьбы, для испытания верности глаза и силы. Понятно, если бы Каа не сдерживался, он мог бы раздавить дюжину Маугли, но он играл осторожно, не затрачивая и десятой доли своей мощи. С тех пор как Маугли достаточно окреп, чтобы выносить неосторожное обращение, Каа научил его этой игре, которая придавала телу юноши больше гибкости, чем что-либо другое. Иногда кольца Каа обвивали Маугли почти до самой шеи, и юноша силился высвободить одну свою руку, чтобы схватить огромную змею за горло; когда Каа ослаблял своё пожатие, Маугли старался своими быстрыми ногами сдавить его огромный хвост, который откидывался, чтобы нащупать скалу или пень. Они покачивались взад и вперёд, голова к голове, каждый ожидая подходящего мгновения, потом красивая, точно иссечённая резцом скульптора группа таяла, исчезала в вихре чёрно-жёлтых колец, взметавшихся ног и рук и снова поднималась.

– Вот, вот, вот, – говорил Каа, нанося «фальшивые удары» головой с такой скоростью, что даже быстрая рука Маугли не могла их отбивать. – Смотри! Я попадаю сюда, Маленький Брат! Сюда и сюда! Разве твои руки онемели? Опять сюда!

Игра всегда кончалась одним и тем же образом: прямым сильным ударом головы питона, от которого юноша, переворачиваясь, далеко отлетал. Маугли никак не мог научиться спасаться от молниеносного нападения змеи и, по словам Каа, ему не стоило даже стараться.

– Хорошей охоты, – по обыкновению коротко прошипел Каа.

Маугли, задыхаясь и смеясь, упал ярдах в двадцати от питона. Он поднялся с полными горстями травы и пошёл к любимому месту купанья старой мудрой змеи. Это был глубокий, чёрный как смола, естественный пруд, окружённый камнями и очень живописно украшенный утонувшими в нём древесными стволами. Маугли, по обычаям джунглей, бесшумно кинулся в воду, нырнул, вынырнул; опять-таки без звука повернулся на спину, положив руки под голову; стал наблюдать, как над скалами поднималась луна, и разбивать её отражение пальцами ног. Ромбическая голова Каа разрезала водную поверхность как бритва, вынырнула и опустилась на плечо юноши. Они оба лежали неподвижно, с наслаждением упиваясь прохладой воды.

– Это очень приятно, – наконец сонным голосом сказал Маугли. – Как я помню, в этот час люди ложатся на жёсткие штуки из дерева в своих глиняных ловушках, закрываются от чистого ветра, натягивают грязные ткани на свои отяжелевшие головы и неприятно поют носами. Нет, в джунглях гораздо лучше.

С большого камня быстро сползла кобра, напилась, прошипела: «Хорошей охоты», и уползла.

– Сеш! – сказал Каа, по-видимому внезапно вспомнил о чём-то. – Итак, в джунглях есть всё, что тебе нужно, Маленький Брат?

– Не всё, – со смехом сказал Маугли, – в противном случае в зарослях постоянно появлялся бы Шер Хан, которого я убивал бы раз в каждую луну. Теперь я мог бы убить его собственными руками, без помощи буйволов. Кроме того, в середине дождей я иногда желал видеть солнце, а в разгар лета хотел… чтобы солнце застилалось дождями. Когда я бывал голоден, мне хотелось убить козла; иногда, убив козла, я жалел, что это не олень, а убив оленя, мне хотелось, чтобы он превратился в нильгау. Но ведь то же чувствуем все мы.

– А других желаний у тебя нет? – спросил огромный питон.

– Чего же ещё я могу желать? У меня есть джунгли, и все меня любят. Что же ещё может скрываться между восходом и закатом?

– А ведь кобра сказала… – начал Каа.

– Какая кобра? Та, которая пила здесь, ничего не сказала. Она охотилась.

– Нет, другая.

– А разве у тебя много дел с Ядовитым Народом? Я всегда сторонюсь их. В своих передних зубах они несут смерть, и это нехорошо, потому что змеи так малы. Но с какой же широкой шеей разговаривал ты?

Каа медленно повернулся в воде, как пароход в море.

– Три или четыре луны тому назад, – сказал он, – я охотился на Холодных Логовищах, – вероятно, ты не забыл это место? Существо, которое я преследовал, с визгом пронеслось мимо бассейнов к дому, стену которого я однажды разбил ради тебя, и убежало в подземелье.

– Да ведь население Холодных Логовищ не живёт в норах, – заметил Маугли, знавший, что Каа говорит о Народе Обезьян.

– Это существо не жило под землёй; оно просто хотело сохранить жизнь, – ответил Каа, высовывая свой дрожащий язык. – Оно побежало по очень длинному подземному ходу. Я пустился за ним, убил его, потом заснул. Когда же проснулся, пополз дальше.

– Под землёй?

– Именно, и наконец натолкнулся на Белый Капюшон – белую кобру; он тотчас заговорил о вещах, которых я не знал, и показал мне многое, никогда не виданное мною.

– Новую дичь? Было ли тебе приятно охотиться? – сказав это, Маугли быстро повернулся на бок.

– Я увидел совсем не дичь и переломал бы все свои зубы. Белая кобра сказала мне, что человек (по-видимому, она знает это племя), что человек отдал бы своё дыхание за то, чтобы только раз взглянуть на вещи, скрытые под землёй?

– Посмотрим, – заметил Маугли, – теперь я вспоминаю, что и я когда-то был человеком.

– Не спеши, не спеши. Поспешность погубила Жёлтую Змею, которая поглотила солнце. Мы говорили с белой коброй, и я упомянул о тебе, назвав тебя человеком. Тогда Белый Капюшон (он так же стар, как джунгли) сказал: «Давно я не видывал людей. Пусть он придёт и посмотрит на все эти вещи; ведь за каждую из них многие люди готовы были бы умереть».

– Нет, это, наверно, какая-нибудь дичь. Ядовитый Народ никогда не говорит нам, когда узнаёт о дичи. Их племя не любезно.

– Это не дичь, это… это… я не умею объяснить тебе, что это такое.

– Так пойдём. Я никогда не видал белой кобры; мне хочется также посмотреть на всё остальное. Белый Капюшон убил их?

– Всё это не живые вещи, и он говорит, что охраняет их.

– Ага! Как волк стоит над мясом, которое он унёс в своё логово. Идём же.

Маугли поплыл к берегу, повалялся в траве, чтобы высушиться, потом оба пустились к Холодным Логовищам, к покинутому городу, о котором вы, может быть, слышали. Маугли не боялся больше Обезьяньего Народа; зато обезьяны приходили в ужас при одном взгляде на Маугли. Но в это время все их племена странствовали по джунглям, и лунный свет заливал пустые и молчаливые Холодные Логовища. Каа прополз к развалинам беседки, которая стояла на террасе, скользнул по обломкам и спустился по сильно разрушенной лестнице, которая из середины маленького строения вела в подземелье. Маугли произнёс Змеиные Слова: «Мы одной крови, вы и я», опустился на четвереньки и двинулся за питоном. Долго ползли они по слегка покатому туннелю, который несколько раз поворачивал и изгибался, наконец достигли места, где корень какого-то большого дерева, вздымавшегося на тридцать футов над землёй, выдавил в стене громадный камень. Питон и Маугли пробрались через этот пролом и очутились в обширном подземелье. В него сочился слабый свет через отверстия, проломленные в крыше тоже корнями.

– Славная берлога, – сказал Маугли, поднимаясь на ноги. – Но она так далеко, что в неё нельзя приходить каждый день. Ну, чем тут любоваться?

– Разве я ничто? – прозвучал голос в середине подземелья, и Маугли увидел, что там зашевелилось что-то белое.

Мало-помалу перед ним поднялась такая огромная кобра, каких он ещё никогда не видал. Это была змея почти в восемь футов длины, которая от постоянного пребывания в темноте побелела, как слоновая кость. Даже очковый знак на её раздутой шее стал бледно-жёлтым. Глаза белой кобры были красны, как рубины, и вся она казалась странной и удивительной.

– Хорошей охоты, – сказал Маугли. Он говорил вежливо, но держал под рукой нож, с которым никогда не расставался.

– Что скажете о городе? – спросила белая кобра, не отвечая на приветствие. – Что делается в большом, обнесённом стенами городе, в городе с сотней слонов, с двадцатью тысячами лошадей и с бесчисленным количеством скота, в городе короля двадцати королей? Здесь, под землёй, я начинаю глохнуть, и уже давно не слышала звуков их военных гонгов.

– Над нашими головами джунгли, – ответил Маугли. – Из слонов я знаком только с Хати и его сыновьями, а Багира убила всех лошадей в одной деревне и… что такое король?

– Я уже говорил тебе, – мягко сказал кобре Каа, – я четыре луны тому назад говорил тебе, что города больше не существует.

– Город, великий город в лесу, город, ворота которого охраняют королевские башни, никогда не исчезнет. Люди выстроили его раньше, чем лопнуло то яйцо, из которого вылупился отец моего отца, и он будет стоять, когда сыновья моего сына сделаются такими же белыми, как я. Саломдхи, сын Чандрабижды, сына Виейджи, сына Иегасури, выстроил его во времена Баппа Раваля. А вы чьи?

– Напрасно шли мы по этому следу, – заметил Маугли, обращаясь к Каа. – Я не понимаю, что он говорит.

– Я тоже. Белый Капюшон очень стар. Отец Кобр, кругом только джунгли, как это было в самом начале.

– Так кто же он? – сказала белая змея. – Он сидит передо мной, не боится, не знает, что такое король, и человечьими губами говорит на нашем наречии. Кто он, создание с ножом и с языком змеи?

– Меня зовут Маугли, – был ответ. – Я из джунглей. Волки – моё племя, а питон Каа – мой брат. Отец Кобр, кто ты?

– Я – страж королевского сокровища. Куррун Раджа выстроил надо мною каменный свод в те дни, когда кожа моя была темна, и я мог приносить смерть приходившим сюда для кражи. Сквозь камни опустили сокровище, и я слышал пение браминов, моих повелителей.

«Гм, – пробормотал про себя Маугли. – Там, среди людей, я имел дело с одним брамином, и знаю то, что знаю. Раз в дело замешан брамин, быть беде».

– С тех пор, как я вполз сюда, пять раз отодвигали этот камень, и сокровище всё возрастало; из него не брали ничего. Нигде в мире нет таких богатств! Это сокровища ста королей. Но прошло много-много времени с тех пор, как в последний раз подняли камень, и, я думаю, мой город забыл о богатствах.

– Города больше нет. Посмотри вверх. Там только корни больших деревьев. Они раздвигают камни. А ты знаешь, деревья и люди не уживаются вместе, – настойчиво повторил Каа.

– Раза два-три люди приходили сюда, – свирепо ответила белая кобра, – но они молчали, пока я не подкрадывалась к ним в темноте; тогда они начинали кричать; впрочем, кричали недолго. А вы, человек и змея, пришли ко мне, лжёте и хотите уверить меня, будто города больше нет, будто мне незачем охранять сокровище. Люди мало изменяются с годами. Я же не изменяюсь никогда. Пока камень не будет поднят, пока в подземелье не спустятся брамины с хорошо знакомой мне песней, пока они не напоят меня тёплым молоком и не выведут снова на свет, я, я, я, только я, страж королевского сокровища! По вашим словам, город умер и сюда проникли корни деревьев? Наклонитесь же и возьмите всё, что вам угодно. На земле нет сокровищ равных этим. Человек со змеиным языком, если ты выйдешь из подземелья живым той дорогой, по которой вошёл сюда, короли будут твоими слугами.

– Опять всё передо мной запуталось, – холодно сказал Маугли. – Неужели какой-нибудь взбесившийся шакал проник так глубоко под землю и укусил белую кобру? Она, конечно, сошла с ума. Белый Капюшон, Отец Кобр, я не вижу здесь ничего, что стоило бы унести.

– Клянусь богами Солнца и Луны, у него смертельное безумие, – прошипела кобра. – Прежде чем твои глаза сомкнутся, я окажу тебе милость; посмотри сюда, созерцай то, чего не видывал ни один человек.

– Тот, кто в джунглях говорит с Маугли о покровительстве или милости, – сквозь зубы сказал юноша, – поступает неумно; но мне известно, что в темноте всё меняется. Если тебе угодно, я посмотрю.

Широко раскрыв глаза, он обвёл взглядом подземелье, нагнулся и поднял с пола пригоршню чего-то блестящего.

– Ого, – сказал Маугли. – Это походит на те штуки, которыми люди, бывало, играли в людской стае; только эти жёлтые, а те были коричневые.

Он бросил деньги и сделал шаг вперёд. Золотые и серебряные монеты покрывали весь пол подземелья слоем в пять-шесть футов. Первоначально деньги принесли в мешках, но с течением времени они высыпались через истлевший холст и раскатились по всей подземной комнате, как рассыпается прибрежный песок. На монетах, среди монет, выдаваясь из-под них, как корабельные обломки из-под песка, виднелись осыпанные драгоценными камнями серебряные слоновые королевские башни, покрытые пластинками кованого золота, изукрашенные рубинами и бирюзой. Там и сям стояли и лежали отделанные серебром и эмалью паланкины с яшмовыми столбиками и янтарными кольцами для занавесей; золотые подсвечники, увешанные просверлёнными изумрудами, которые дрожали на их разветвлениях; изображения забытых божеств, отлитые из серебра и с глазами из драгоценных камней; инкрустированные золотом стальные кольчуги, окаймлённые бахромой из истлевшего, почерневшего жемчуга; шлемы с наконечниками и украшениями из рубинов, красных как кровь; лакированные щиты из панциря черепахи и кожи носорога, инкрустированные и окованные чистым золотом с изумрудами по краям. Груды мечей с осыпанными бриллиантами эфесами; драгоценные кинжалы и охотничьи ножи; золотые жертвенные чаши и ковши; переносные жертвенники, устаревшей формы; яшмовые кубки и браслеты; курильницы для ароматов; гребни; сосуды для духов, красной краски для волос и для глазной пудры – всё из чеканного золота; кольца для продевания в ноздри; браслеты, которые носят выше локтей; головные обручи, кольца для пальцев и пояса – всё в бесчисленном количестве; кушаки в семь пальцев ширины, покрытые четырёхугольными гранёными бриллиантами и рубинами; деревянные лари с тройной железной обшивкой, в которых дерево истлело, обнажив груды нешлифованных сапфиров, опалов, кошачьего глаза, рубинов, алмазов, изумрудов и гранатов.

Белая кобра сказала правду. Невозможно было оценить сокровища, которые собирались в течение многих веков, благодаря войне, грабежу, торговле и налогам. Одним монетам цены не было, не принимая в расчёт драгоценных камней, общий же вес золота и серебра, вероятно, достигал двухсот-трёхсот тонн. Каждый туземный правитель наших дней, как бы ни был он беден, всегда имеет сокровища и постоянно увеличивает их. Правда, иногда через большие промежутки времени тот или другой образованный принц отправляет в Калькутту сорок или пятьдесят фургонов серебра с тем, чтобы оно было обменено на правительственные бумаги; чаще же магараджи хранят свои богатства и никому не заикаются о них. Маугли, естественно, не понимал значения всех этих вещей. Его немного заинтересовали ножи, но так как все они оказались легче его собственного, он побросал их. Наконец, юноша нашёл нечто истинно привлекательное для себя, лежавшее перед слоновой палаткой и полузакрытое монетами. Это был трехфутовый анкас (палка карнака), который походил на маленький лодочный багор. Его верхушка состояла из одного круглого блестящего рубина; ниже набалдашник был сплошь усеян необработанной бирюзой, и руке было удобно сжимать его. Ещё ниже виднелся яшмовый обод, по которому бежал рисунок: гирлянда с изумрудными листиками и рубиновыми цветами; те и другие были вкраплены в зелёный камень. Остальная часть рукоятки состояла из куска чистой слоновой кости; конец же анкаса, остриё и крюк были сделаны из стали с золотой инкрустацией, изображавшей охоту на слонов. Вот именно эти-то рисунки и привлекли Маугли, так как он увидел, что они имеют какое-то отношение к его другу Хати Молчаливому.

Белая кобра всё время следила за ним.

– Разве из-за этого не стоит умереть? – спросила змея. – Разве это не милость, оказанная тебе?

– Не понимаю, – сказал Маугли. – Все эти вещи, твёрдые, холодные, непригодные для еды. А вот это, – он поднял анкас, – я хотел бы унести с собой, чтобы посмотреть на солнце. По твоим словам, это всё твоё. Дай мне эту вещь, а я принесу тебе лягушек.

Белая кобра вздрогнула от злобного восхищения.

– Конечно, я дам тебе анкас, – сказала она. – Всё это твоё… твоё, пока ты здесь.

– Да я сейчас ухожу. Здесь темно и холодно, и я хочу унести в джунгли вещь с шипом терновника на конце.

– Посмотри под ноги! Что это?

Маугли поднял что-то белое и гладкое.

– Это кость человеческого черепа, – спокойно заметил он. – А вот и ещё две.

– Много лет тому назад они пришли сюда за сокровищем. Я поговорила с ними в темноте, и они безмолвно легли на землю.

– Но зачем мне то, что ты называешь сокровищем? Если ты дашь мне анкас, это будет хорошей охотой. Не дашь – охота всё равно будет хороша. Я не дерусь с Ядовитым Народом, и меня научили Великим Словам твоего племени.

– Здесь только одно великое слово – моё!

Каа кинулся вперёд; его глаза горели.

– Кто просил меня привести человека, – прошипел он.

– Конечно, я, – сказала старая кобра. – Давно мои глаза не видали человека, а этот человек говорит по-нашему.

– Но об убийстве не было речи. Могу ли я вернуться в джунгли и рассказать, что я повёл его на смерть? – спросил Каа.

– Я не говорю о смерти раньше времени. Что же касается до того, уйдёшь ты или не уйдёшь, видишь, в стене есть отверстие? Тише ты, толстый поедатель обезьян! Стоит мне коснуться твоей шеи, и джунгли не увидят тебя. Сюда никогда не приходил человек, который уходил бы, продолжая дышать. Я страж сокровища короля города.

– Ах ты, белый червь, живущий в темноте! Повторяю: на свете нет больше ни города, ни его короля! Над нами джунгли! – закричал Каа.

– Но сокровище всё ещё здесь. Однако вот что можно сделать. Погоди немного, Каа, питон скал, пусть мальчишка порезвится. Здесь достаточно места. Жизнь хороша. Побегай немного взад и вперёд, мальчик.

Маугли спокойно положил руку на голову Каа.

– Это белое существо всегда имело дело с людьми из людской стаи и не знает меня, – прошептал он. – Оно само просило «этого». Доставим ему удовольствие.

Маугли стоял, опустив остриё анкаса, внезапно бросил его, палка упала ниже капюшона большой змеи и пригвоздила её к полу. Каа с быстротой вспышки кинулся на извивающееся тело кобры и прижал к полу её всю, начиная от капюшона шеи до хвоста. Красные глаза горели, и шесть свободных дюймов головы яростно двигались вправо и влево.

– Убей, – сказал Каа, когда рука Маугли взялась за нож.

– Нет, – сказал юноша, обнажая лезвие, – я буду убивать только ради еды. Но смотри, Каа. Он сжал пальцами змею ниже капюшона, лезвием ножа открыл её рот и показал питону, что ужасные ядовитые клыки верхней челюсти кобры, совсем чёрные и истлевшие, торчали в десне. Белая кобра от старости потеряла ядовитые железы, как это всегда бывает с дряхлыми змеями.

– Туу! Истлевший Пень, – назвал кобру Маугли. Движением руки он посоветовал Каа отползти, поднял анкас и освободил белую змею.

– Для королевского сокровища нужен новый страж, – торжественным тоном сказал Маугли. – Ты, Иссохший Пень, поступил нехорошо. Побегай взад и вперёд, Сухой Пень!

– О, как мне стыдно. Убей меня! – прошипела белая кобра.

– Здесь слишком много говорилось о смерти. Теперь мы уйдём. Я возьму с собой острую вещь, Туу, потому что я боролся и победил тебя.

– Так смотри же, чтобы эта вещь не убила тебя в конце концов. Это смерть! Помни, это смерть! Эта вещь может убить всех людей моего города. Недолго пробудет она у тебя, человек джунглей; не пробудет она долго также у того, кто её возьмёт позже. Люди будут убивать, убивать, убивать из-за неё. Моя сила иссякла, но анкас исполнит моё дело. Это смерть! Это смерть! Это смерть!

Маугли прополз в туннель через отверстие, в последний раз оглянулся и увидел белую кобру; она с бешенством кусала своими безвредными зубами застывшие золотые лица божеств, которые лежали на полу, и ожесточённо шипела: это – смерть!

Питон и Маугли с удовольствием выбрались на свет: когда они вернулись в свои джунгли, Маугли покачал анкасом в вечернем свете и при виде его блеска остался почти так же доволен, как, бывало, находя новые цветы, которые мог вплести в свои волосы.

– Это блестит ярче глаз Багиры, – с восторгом заметил он, вращая рубином, – я покажу ей странную вещь. Но что хотел сказать Туу, Сухой Пень, говоря о смерти?

– Не знаю. Ах, до самого кончика хвоста я переполнен сожалением о том, что белая кобра не почувствовала твоего ножа. В этих Холодных Логовищах всегда случается что-нибудь дурное, всё равно на земле или под землёй! Но теперь я проголодался. Идёшь ты со мной на охоту? – спросил Каа.

– Нет, Багира должна посмотреть на эту добычу удачной охоты! – И Маугли запрыгал прочь, размахивая большим анкасом и время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться им. Наконец, он пришёл в ту часть джунглей, где обыкновенно охотилась Багира, и застал её подле воды; чёрная пантера пила после еды. Маугли рассказывал ей о всех своих приключениях; Багира внимательно слушала и временами нюхала анкас. Когда Маугли повторил ей последние слова Белого Капюшона, пантера одобрительно замурлыкала.

– Что же, в сущности, хотела сказать белая кобра? – поспешно спросил её Маугли.

– Я родилась в клетке королевского зверинца в Удейпуре, я долго жила среди людей, и, конечно, мне известно кое-что о человеке. Очень многие люди охотно убили бы трижды в одну ночь, чтобы получить вот этот красный камень.

– Но ведь от этого камня палка гораздо тяжелее? Мой маленький блестящий нож лучше, и посмотри: красный камень не годится для еды. Почему же они стали бы убивать друг друга из-за него?

– Маугли, иди и ложись спать. Ты жил между людьми, а между тем…

– Вспоминаю! Люди убивают потому, что они не охотятся; убивают для развлечения и ради удовольствия. Не засыпай, Багира. Скажи, для чего была сделана эта вещь с острым шипом на конце?

Багира приподняла веки (ей очень хотелось спать), и её глаза насмешливо заблистали.

– Палку сделали люди, чтобы бить ею головы сыновей Хати; эта штучка колола их до крови. Я видывала, как это случалось на улицах Удейпура перед нашими клетками. Красноглазая колючка попробовала крови многих слонов, подобных Хати.

– Зачем же люди вонзают такие шипы в головы слонов?

– Это делается, когда их учат Закону Человека. У людей нет ни когтей, ни зубов; вот они и делают такие вещи… и ещё худшие.

– Как только подойдёшь к людям или хотя бы к вещам, сделанным людьми, – непременно слышишь о крови, – с отвращением заметил Маугли. Тяжёлый анкас немного надоел ему. – Знай я всё, что ты мне сказала, я не взял бы этой колючки. Сперва я видел кровь Мессуа на верёвках, а здесь кровь Хати. Мне больше этого не нужно. Смотри!

Анкас, сверкая, отлетел, описал в воздухе дугу и на расстоянии тридцати ярдов от Маугли исчез между деревьями.

– Итак, мои руки чисты от смерти, – проговорил Маугли, вытирая ладони о свежую влажную землю. – Старый Пень сказал, что смерть пойдёт за мною. Он белый, старый, сумасшедший, Истлевший Пень!

– Белый он или чёрный, жизнь здесь или смерть, а я засну, Маленький Брат. Я не могу всю ночь охотиться и целый день выть, как делают некоторые.

Багира ушла в известное ей логовище, которое скрывалось на расстоянии миль двух от того места, где она разговаривала с Маугли. Маугли же устроил себе удобное ложе; он связал между собою несколько лиан и раньше, чем можно описать это, уже покачивался в гамаке на высоте пятидесяти футов от земли. Хотя юноша не испытывал стойкой нелюбви к сильному дневному свету, он, подражая обычаям своих друзей, пользовался им как можно меньше. Маугли проснулся, окружённый громогласным Народом Птиц, когда уже снова наступили сумерки, потянулся и окончательно очнулся от сновидения, во время которого ему виделись красные камешки, брошенные им.

– А всё-таки я посмотрю снова на эту вещь, – сказал Маугли, и по лиане соскользнул на землю; Багира опередила его, и он услышал, как в полусвете пантера обнюхивала что-то.

– Где же вещь с шипом на конце? – крикнул Маугли.

– Её унёс человек. Вот его след.

– Теперь увидим, правду ли говорил Туу. Если остроконечная вещь – смерть, этот человек умрёт. Пойдём по его следу.

– Прежде поохоться, – сказала Багира. – Пустой желудок лишает глаза остроты. Люди двигаются медленно, и в джунглях достаточно сыро, чтобы сохранялись малейшие следы.

Они поохотились, как можно поспешнее убили дичь, но прошло почти три часа, прежде чем Маугли и Багира поели, напились и снова двинулись по следу. Население джунглей знает, что торопливость при еде не ведёт ни к чему хорошему.

– Как ты думаешь, острая вещь повернётся в руке человека и убьёт его? – спросил Маугли. – Сухой Пень сказал, что она – смерть.

– Найдём её, тогда увидим, – ответила Багира, которая бежала мелкой рысью, низко опустив голову. – Вот одна нога. – Пантера хотела сказать, что шёл один человек. И тяжесть остроконечной вещи заставила его пятки глубоко уходить в почву.

– Да, это ясно, как летняя молния, – ответил Маугли.

И они пустились быстрой рысью (так звери всегда бегут по следу), пересекая пятна лунного света и наблюдая за отпечатками двух босых ног.

– Тут он побежал быстро, – сказал Маугли. – Посмотри: пальцы сильно раздвинулись. – Они шли по влажной земле. – Почему же здесь он повернул?

– Погоди, – сказала Багира и сделала огромный великолепный прыжок.

Когда след становится непонятным, прежде всего нужно прыгнуть вперёд, не оставляя отпечатков своих собственных ног. Багира повернулась к Маугли со словами:

– Другой след идёт навстречу первому. Эти ноги меньше, их пальцы обращены внутрь.

Маугли побежал вперёд и посмотрел.

– Это нога охотника-гонда, – сказал он. – Смотри! Здесь он тащил по траве свой лук. Вот почему первый след повернул так быстро. Большая Нога скрывалась от Маленькой Ноги.

– Правда, – сказала Багира – Теперь пойдём каждый по одному следу, чтобы не запутать их. Я буду Большая Нога, Маленький Брат; ты же будь гондом.

Багира прыгнула на первый след, предоставив Маугли наклоняться над узкой тропинкой, оставленной маленьким диким лесным человеком.

– Теперь, – сказала Багира, передвигаясь шаг за шагом по цепи отпечатков ступнёй, – я, Большая Нога, поворачиваю; прячусь за скалой; стою неподвижно, не решаясь двигаться. Объясни твой след, Маленький Брат.

– Вот я, Маленькая Нога, подхожу к скале, – сказал Маугли, – вот я сажусь под скалой; опираюсь на мою правую руку; лук ставлю между пальцами ступнёй. Я долго жду здесь; это видно, так как отпечатки ног очень глубоки.

– Я тоже, – ответила Багира, скрывавшаяся за скалой. – Я жду, опираясь концом остроконечной вещи о камень. Её шип скользнул, на камне царапина. Объясняй твой след, Маленький Брат.

– Одна-две ветки и большой сук сломаны, – понизив голос ответил Маугли. – Ну, как объяснить это? Ага, ясно! Я, Маленькая Нога, отхожу с шумом, я топаю ногами, я хочу, чтобы Большая Нога слышала меня. – Маугли отходил от скалы и, по мере приближения к небольшому водопаду, повышал голос. – Я иду далеко, туда, где шум падающей воды покрывает все остальные звуки, здесь я жду. Объясни твой след, Багира, Большая Нога.

Пантера металась в разные стороны, чтобы разобрать след, удалявшийся от скалы. Наконец она заговорила:

– Я отползаю из-под скалы на руках и коленях и тащу с собой остроконечную вещь. Я никого не вижу и бегу. Я, Большая Нога, бегу быстро. След вполне понятен. Пойдём: ты по своим отпечаткам, я по своим. Я бегу.

Багира понеслась по чёткому следу. Маугли пошёл там, где шёл гонд. В джунглях всё затихло.

– Где ты, Маленькая Нога? – крикнула наконец Багира. Голос Маугли прозвучал всего в каких-нибудь пятидесяти ярдах справа от неё.

– Гм, – сказала пантера и глубоко кашлянула. – Оба бегут рядом, сближаются.

Они пробежали ещё около полумили; их всё ещё разделяло приблизительно прежнее расстояние. Наконец Маугли, голова которого не так низко склонялась к земле, закричал:

– Они встретились, смотри! Здесь стоял гонд, опираясь коленом о камень; а вон и сам Большая Нога.

Всего в десяти ярдах перед Маугли и Багирой виднелось тело одного из местных жителей; мёртвый лежал на груде каменных осколков, длинная, слегка опушённая перьями гондская стрела пронизывала его труп.

– Скажи-ка, действительно ли так стар и так безумен Сухой Пень? – нежно спросила Багира. – Мы видим одну смерть.

– Пойдём дальше. Но где же красноглазый шип, который пил кровь слонов?

– Может быть, его унёс Маленькая Нога? Перед нами маленький след.

След лёгкого человека, который быстро бежал, унося на левом плече тяжесть, остался на сухой траве, и для острого зрения лесных разведчиков отпечатки его подошв были как бы выжжены калёным железом.

Ни Багира, ни Маугли не говорили, пока след не подвёл их к золе костра во рву.

– Опять, – сказала Багира и остановилась неподвижно, точно превращённая в камень.

Тело маленького гонда лежало на земле; его ноги касались пепла, и Багира вопросительно взглянула на Маугли.

– Это было сделано бамбуковой тростью, – бросив взгляд на мёртвого, ответил юноша. – Когда я служил в человеческой стае, я брал такие палки, пася буйволов. Отец Кобр (мне жаль, что я над ним насмехался) хорошо знал племя людей. Разве я не говорил, что они убивают просто так, от безделья?

– Нет, они убивали друг друга ради красного камня и других, голубых, – ответила Багира. – Помни, я жила в королевских клетках Удейпура.

– Один, два, три, четыре следа, – сказал Маугли, наклоняясь над золой, – четыре следа людей с обутыми ногами. Они идут медленнее гонда. Ну, какое зло причинил им маленький лесной человек? Вернёмся, Багира. У меня тяжесть в желудке, а между тем он вздымается и опускается, точно гнездо иволги на конце ветки.

– Нехорошо бросать начатую охоту. Дальше! – сказала пантера. – Эти восемь обутых ног уйдут недалеко.

Целый час не было сказано ни слова. Багира и Маугли молча бежали по широкому следу, проложенному четырьмя людьми.

Уже наступил ясный жаркий день, когда Багира сказала:

– Я чувствую запах дыма.

– Люди всегда охотнее едят, чем двигаются, – ответил Маугли, бежавший, то скрываясь в низких кустах молодой поросли, которую они пересекали, то показываясь из них. Вдруг в горле Багиры послышался странный, неописуемый звук.

– Вот этот никогда больше не будет есть, – сказала она. Под кустом виднелись какие-то пёстрые лохмотья, а кругом них – рассыпанная мука.

– Это сделано опять бамбуковой палкой, – осматривая труп сказал Маугли. – Видишь белую пыль? Люди едят её. Он нёс им пищу; у него отняли колючую палку, а самого его отдали коршуну Чилю.

– Третий, – заметила Багира.

– Я наловлю крупных лягушек и досыта накормлю ими Отца Кобр, – пробормотал Маугли. – Этот любитель крови слонов – сама смерть, а я всё-таки не понимаю…

– Идём, – сказала Багира.

Не прошли они и полумили, как до них долетела погребальная песня ворона Ко: он сидел на вершине тамариндового дерева, в тени которого лежало трое людей. Костёр дымился, потухая; над ним было привешено железное блюдо с куском почерневшего, обуглившегося пресного хлеба. Близ пламени, сверкая в лучах солнца, красовался анкас с большим рубином и голубой бирюзой.

– Эта вещь работает быстро; наше дело окончено здесь, – сказала Багира. – Отчего умерли эти, Маугли? Ни на одном из них нет никаких следов убийства.

Каждый живущий в джунглях по опыту знает ядовитые растения и ягоды, не хуже докторов. Маугли понюхал дым костра, отломил кусочек от почерневшего хлеба, попробовал его и тотчас же выплюнул.

– Яблоко Смерти, – сказал он и закашлялся. – Первый, убивший гонда, подмешал его к пище для этих; они же убили его.

– Хорошая охота! Одно убийство идёт за другим, – сказала Багира.

Яблоком Смерти в джунглях называют датуру (дурман, datura stramonium), самый распространённый яд в Индии.

– Ну, а что теперь? – спросила пантера. – Будем мы тоже стараться убить друг друга из-за этого красноглазого убийцы?

– А как тебе кажется, он может говорить? – шёпотом спросил Маугли. – Может быть, мне не следовало его бросать? Нас он не может поссорить, потому что нам никогда не хочется того, чего желают люди. Но если мы оставим его здесь, он, конечно, будет продолжать убивать людей так же быстро, как падают орехи при сильном ветре. Я не люблю этого племени, но даже мне не хотелось бы, чтобы они умирали по шести в одну ночь.

– Что за беда? Ведь это только люди! Они убивали друг друга и радовались, – сказала Багира. – Вот первый маленький лесной человек хорошо охотился.

– Как бы то ни было, я считаю их просто щенятами, детёнышами, а каждый наш детёныш готов утонуть, стараясь укусить лунный свет в воде. Во всём виноват я, – сказал Маугли, говоривший таким тоном, точно он знал всё в мире. – Никогда больше не буду я приносить в джунгли непонятных мне вещей, хотя бы они были красивы, как цветы. Вот это, – он осторожно поднял анкас, – вернётся к Отцу Кобр. Но прежде нам нужно выспаться, только, конечно, не подле спящих непробудным сном. И мы закопаем «его»; не то этот красноглазый убежит и убьёт ещё шестерых. Вырой яму вот под тем деревом.

– Говорю тебе, Маленький Брат, – сказала Багира, направляясь к указанному месту. – Говорю, что вещь, которая пьёт кровь слонов, не виновата. Всё дело в людях.

– Всё равно, – ответил Маугли. – Выкопай глубокую яму. Когда мы проснёмся, я выну колючую палку и отнесу её обратно.

Спустя две ночи Белая Кобра оплакивала в темноте потерю анкаса и свой позор. Вдруг бирюзовый жезл, вращаясь, пролетел через отверстие в стене и со звоном упал на рассыпанные золотые монеты.

– Отец Кобр, – сказал Маугли (он остался по другую сторону стены), – заведи молодого и сильного помощника из твоих же родичей; пусть он помогает тебе охранять сокровища короля, чтобы ни один человек не вышел отсюда живым.

– Ага! Он вернулся! Я говорил, что это смерть. Но как же ты-то всё ещё жив? – проворчала старая кобра, любовно окружая своими кольцами рукоятку анкаса.

– Клянусь выкупившим меня быком, не знаю. Эта вещь убила шестерых в одну ночь. Не выпускай же её отсюда.